siticen

Вывел царь трех девиц — одна в одну и лицом, и ростом, и волосом. Иван гостиный сын увидал, что одна платочком махнула, схватил ее за руку: «Вот моя невеста!»

Отец однажды, в Ордосе, поднимаясь после грозы на холм, ненароком вошел в основу радуги, – редчайший случай! – и очутился в цветном воздухе, в играющем огне, будто в раю. Сделал еще шаг – и из рая вышел.

Как заметил С.В. Сакун, в книге Генри Торо «Уолден, или жизнь в лесу» (“Walden; Or, Life in the Woods”) есть похожий рассказ о вхождении в радугу: «Once it chanced that I stood in the very abutment of a rainbow’s arch, which filled the lower stratum of the atmosphere, tinging the grass and leaves around, and dazzling me as if I looked through colored crystal. It was a lake of rainbow light, in which, for a short while, I lived like a dolphin” (букв. пер.: «Однажды мне случилось стоять внутри основания радуги, которая заполнила нижние слои воздуха, окрашивая траву и листья вокруг и ослепляя меня, словно я смотрел сквозь цветной хрусталь. Это было озеро радужного света, в котором я некоторое время жил, как дельфин»).

Известнейший американский натуралист и философ Джон Берроуз (John Burroughs, 1837—1921) в двух поздних эссе цитировал и обсуждал этот пассаж как яркий пример абсурдных представлений Торо о природе, поскольку по законам физики приблизиться к радуге невозможно. Этим, писал он, радуга «подобна призраку, гостье из другого мира». На публикацию первого из них в американском журнале “The Atlantic Monthly” откликнулось несколько человек, утверждавших, что в детстве им тоже случалось вступать в основание радуги, так что Берроузу пришлось отвечать своим оппонентам в специальной заметке. Журнальная полемика по поводу Торо и радуги вполне могла попасться на глаза Набокову в Кембридже, библиотека которого получала “The Atlantic Monthly”.

Однажды в горах прошла молниеносная гроза и в небе появилась радуга. Одна ее нога была совсем рядом, метрах в ста от нас. Я никогда не был от радуги так близко. Есть поверье, что человек, вставший в опору радуги, непременно будет счастлив всю жизнь. Мы с Алкой бросились через чахлые деревца и кустарник в сторону радуги, но она двигалась довольно быстро, не разбирая дороги, и мы никак не могли догнать ее. Так и ушла она от нас, а мы потом бежали за ней всю жизнь.

Но кто прекрасная подходит?
Как утро свежее, горит
И на него глаза наводит?
Очаровательно стоит?

***
О дивный, дивный посетитель!
Ты навестил мою обитель!

There was a fryer in London which did use to goe often to the house of an old woman, but ever when he came to her house she hid away all the meate she had.
On a time this Fryer came to her house bringing certain companie with him, and demaunded of the wife if she had any meat?
And she said nay.
Well, quoth the fryer, have you not a whetstone?
Yea, quoth the woman, what will you do with it?
Mary, qd he, I would make meate thereof.
Then she brought the whetstone.

He asked her likewise if she had not a frying pan?
Yea, said she; but what the divell will you do therewith?
Mary, said the Fryer you shall see by and by what I will doe with it.
And when he had the pan, he set it on the fire, and put the whetstone therein.
Cocks body, said the woman, you will burn the pan.
No, no, quod the fryer; if you will give me some eggs it will not burn at all.
But she would have had the pan from him when that she saw it was in danger; yet he would not let her, but still urged her to fetch him some eggs, which she did.
Tush! said the Fryer, here are not enow: go fetch me ten or twelve.
So the good wife was constrayned to fetch more for feare lest the pan should burn: and when he had them he put them in the pan.
Now, qd he, if you have no butter the pan will burn and the eggs to[o].
So the good wife being very loth to have her pan burnt and her egges lost, she fetcht him a dish of butter, the which he put into the pan, and made good meate thereof, and brought it to the table, saying much good may it doe you, my masters; now may you say you have eaten of a buttered whetstone.
Whereat all the company laughed, but the woman was exceeding angrie because the Fryer had subtilly beguiled her of her meate.

В это же самое время в Макондо Урсула подошла к печи и открыла крышку на кастрюле с молоком, недоумевая, почему молоко так долго не закипает. Кастрюля кишела червями.
— Аурелиано убили! — вскрикнула она.

A esa hora, en Macondo, Úrsula destapó la olla de la leche en el fogón, extrañada de que se demorara tanto para hervir, y la encontró llena de gusanos.
—¡Han matado a Aureliano! —exclamó.

"Несколько времени спустя произошло странное событие. Моя мать велела изжарить моржовый бок, и вот, когда она принялась есть жаркое, кость, которую она держала в руке, издала звук. Она так испугалась, что сейчас же перестала есть и бросила кость на землю. Я вспоминаю, как лицо ее стало совершенно белым. Она воскликнула: "Что-то случилось с моим сыном." И это было верно". Несколько позже она узнала, что сын ее умер.

– Но даже в моем детстве, если не говорить про писателей, все же важным было понятие мыслителя. У нас были Лихачев, Сахаров, Солженицын...

– Про Лихачева нельзя сказать, что он прямо был мыслителем. Мелко плавал.

– Это уже скорее не как писатель, как мыслитель.

– Да как мыслитель он мелко плавал. Какова у него основная идея? Какой у него проект, как сейчас говорят. Солженицын – понятно, у него хотя бы его «Архипелаг ГУЛАГ», направленный на разоблачение «коммунистического рая». […]

– А кто у нас сейчас, с вашей точки зрения, после смерти Солженицына занимает это место?

– Такого масштаба личность у нас только одна. Это я. Больше никого у нас нет. Я серьезно говорю, безо всякой рисовки. Просто по техническим характеристикам это так. Никто не замахивается на какие-то большие вещи. А я вот имею наглость, наивность и безумие замахиваться. Такого типа людей, к сожалению, сейчас больше никого и нет. Я бы очень хотел, чтобы были. Было бы легче и интересней жить. Наши мыслители растерялись. Слишком наукообразны, ни черта не поймешь. Наверное, они сами ничего не понимают.