siticen

Россия является постоянно действующей проблемой и для внешнего мира, и для самой себя, и особенно для тех, кто старается ее изменить.

Может ли Россия стать нормальной?

«Нормальность» здесь понимается всего лишь как отсутствие явного помешательства. Это «нормальность» не только в духе Канады или Бразилии, но и Нигерии, Бангладеш или Индонезии.

Состояние, в котором Россия находится с XV века и по сей день — не только всегдашняя автократия, но и сопутствующее ей государственное сумасшествие. Несколько раз оно прерывалось, но ненадолго. Девяностые годы ХХ века, которые вспоминаются участникам и свидетелям как уникальная эпоха, как раз и не уникальны. Они были одной из таких передышек и закончились привычным для России образом.

Почти неизменная атмосфера государственной паранойи отличает Россию от остальных держав и цивилизаций. Время от времени спятить случается всем, но у других это не длится из века в век.

Российский особый путь — исповедание бреда величия и бреда преследования в качестве религии всех российских режимов. Особенность России — наличие в ней мощных механизмов, которые возвращают ее на этот путь каждый раз, когда она от него отходит. И вторая особенность — высокая мировая конкурентоспособность этого проекта. Его упадок не очевиден и сейчас. Поэтому внутри него слаба потребность искать ему замену.

Перед тем, как оценить российские шансы на поворот к нормальности, перечислим то, что за 570 лет еще ни разу не менялось.

Русские константы

1. Машина власти полностью царит на внутреннем фронте. С этой машиной несовместимы никакие независимые от начальства объединения подданных. Если независимые объединения возникают, то уничтожаются или перестают быть независимыми. Низовые бунты иногда бывают, но всегда подавляются. Компромиссы с бунтовщиками заключаются только для вида и никогда не соблюдаются.

2. В систему встроены механизмы, не дающие укорениться правозаконности и любым формам представительного правления. Все группы интересов видятся начальством и народом как своекорыстные защитники собственных привилегий. В этом есть логика. Все такие группы в России рождаются как продукты разложения властной машины и потом отгораживаются от нее с целью защиты собственных кастовых интересов.

Отстаивание таких интересов через юридические процедуры или через парламентаризм оценивается низами и верхами как антиобщественное занятие.

3. Регулярные обращения высшей власти к подданным с проповедью бредовых идей преследования и государственного величия всегда неотразимы для народного большинства. Идей, которые бы этому противостояли, в массах нет. Приобщение к государственной мощи и государственной паранойе блокирует у россиян чувство самосохранения.

Соблюдение этой традиции предусматривает раскрытие антироссийских заговоров внутри любых заметных меньшинств. Их уличают в самочинной активности и неисповедании веры в сакральность российской державы. Это могут быть политические, религиозные или кастовые группы, и без того уже непопулярные в массах из-за их якобы своекорыстия. Теперь их обвиняют также и в надругательстве над государством и вычищают из России.

Истребления или изгнания недостаточно послушных меньшинств являются дополнительным страховочным механизмом, который не дает в России укорениться общественной активности. Регулярно очищаемая Россия — страна изолированных людей. Общественной солидарности в ней нет.

4. Чиновничество — по совместительству и жречество. Оно исповедует и проповедует религию государства. Маниакальность его настроений и враждебность ко всем, кто добивается каких-то перемен, являются поэтому российской нормой.

Это совмещается с постоянно идущим разложением бюрократии. Поэтому правители и народ всегда подозревают ее в склонности впасть в цинизм и поставить свои интересы выше сакрального служения. Время от времени ее состав резко меняют. Российские чиновники лишены солидарности друг с другом и никогда не дают отпора чисткам. Новые поколения чиновников воспроизводят дух старых, хотя биологически могут происходить не от них.

Наряду с текущим управлением, их постоянная обязанность — менеджмент завоевательных походов. Как и гражданские бюрократы, профессиональные военные не способны к кастовому сплочению. Поэтому они ни разу в российской истории не захватили власть для себя.

5. Правитель России — абсолютный автократ или готовится стать таковым. Обычно он не сколачивает низовые коалиции для поддержки себя. Его власть и так божественна. Но если в особых обстоятельствах без таких коалиций не обойтись, то никаких обязательств перед ними он не берет или берет, но не выполняет. Его политический альянс с народом или чиновниками — всегда только переходная ступень к великой и неделимой власти.

Священный мандат на управление Россией предписывает правителю побеждать хотя бы некоторых из внешних противников и быть беспощадным со всеми, кого он объявит внутренними врагами. Если правитель с этим справляется, его власть над Россией непоколебима, каких бы жертв он от нее ни требовал. Он может также приспосабливать страну и народ к своим личным прихотям, но только до тех пор, пока выполняет две свои главные задачи. Иначе он может потерять мандат. А если даже и не потеряет, то его эпоха войдет в российскую историю как эпоха упадка державы и господства неправильных идей.

Идеологический костюм империи несколько раз полностью менялся. Значит, он будет меняться и в будущем. Но механизмы, которые удерживают Россию на особом пути, как работали при Иване Грозном, так работают и сегодня. Попробуем представить, может ли что-то помешать им работать и дальше.

Страна завтра

Признаков, что Путина свергнут, сейчас нет. Пригожинский бунт доказал, что через военный переворот такое возможно. Но он же напомнил, что российские военные, даже и происходящие из бандитов, слишком политически несамостоятельны и слишком слабо сплочены, чтобы сместить действующего автократа.

Путин все еще укладывается в стандарт чтимого чиновниками и народом российского правителя. Его собственные устремления не совпадают с понятиями народного и чиновничьего большинства. Но очень с ними созвучны.

Если бы он объяснил, что нападение на Украину — это война за спасение его лично от участи Каддафи и месть Западу за недостаточное уважение к нему персонально, то Россия бы это не оценила. Но он ей об этом не сообщает. Путин предстает перед подданными не как одержимый эгоистичными страстями инфантильный пожилой человек, а как засекреченный и почти лишенный персональных черт первосвященник исконной державной религии.

На месте Путина мог быть правитель с другими личными наклонностями и менее страшащийся расправы над собой. Он мог бы удержаться от похода против Украины в 2014-м и от последующих вторжений в эту страну. Они не были неизбежны именно в эти годы. Но глубокое согласие россиян с завоевательными войнами показало, что вступление державы в очередную фазу экспансии уже назрело. Попытки подмять под себя соседей обязательно должны были произойти, хотя и могли быть устроены под другими предлогами и в другой момент. Подходящий для этого автократ в России всегда находился. Уловить, что державная экспансия дает неограниченную власть над россиянами, очень легко. Имперская реконкиста и битва с извечными западными недругами кажутся им естественными, пусть даже и несколько обременительными.

Россия при Путине вполне в своей тарелке. Несогласное с режимом меньшинство запугано, изолировано и совершенно не организовано. Поэтому в перспективе ближайших лет (не совсем исключим, даже и ближайших десятилетий) Путин будет править. Но предположим, что его власть тем или другим способом закончится через несколько лет.

Смена государственного курса после этого не только возможна, но и неизбежна. Преемник (или коллектив преемников) Путина, а это кто-то из нынешних «почтенных», захочет исправить его перегибы. «Почтенные» сейчас живут в напряжении и на какое-то время захотят расслабиться. Если перемирие с Украиной не состоится еще при Путине, то его преемники заключат его. Если еще при Путине не смягчатся отношения с Западом, то они их смягчат. Не совсем обязательна, но возможна также и оттепель в виде снижения градуса казенной истерии.

Невозможно только установление демократического режима даже и в самых приблизительных формах. В сегодняшней России у такого режима нет ни одной опоры.

(Сергей Шелин, Занимательная Россия: 228 ответов, Лондон, 2024, с. 145-150.)