siticen

Два отрывка из двух разных мемуаров (военное и послевоенное время соответственно):

Вспоминаю, сколько трудностей пришлось пережить! Полное отсутствие учебников, тетрадей, ручек, чернил, не говорю уже о глобусах и географических картах! Чем и воспользовались сразу же спекулянты. На базаре учебник русского языка стоил, как и буханка хлеба, 250 рублей. А мама, работая уборщицей в школе, получала в месяц зарплату тоже 250 рублей.

В один прекрасный день наша классная руководитель Валентина Ивановна Сапрунова всем раздала по деревянной ручке (красного цвета) с металлическим наконечником, куда можно было вставлять железное перышко. А вот чернил не дала, зато наделила всех простыми и химическими карандашами. Стержни из них мы дробили, толкли, разводили горячей водой и использовали как чернила. Писали на старых книгах и газетах. И только летом, в конце августа и в сентябре, был найден выход из этих трудностей. По берегам мелких водоемов и речушек росли кусты черной бузины. Ягоды у неe крупные, сочные, мы набирали их целые корзины. Толкли, разминали, отжимали сок, кипятили, чтобы не забродил. Разливали в аптечные пузырьки (в них хорошо проходила ручка с пером) и этими «чернилами» писали.

Чернила были темно-фиолетовые, четко вырисовывали написанное на книге или газете. Сок черной бузины сослужил нам хорошую службу и в быту. Поизносились мы за время оккупации изрядно. Наша практичная мама хранила в чулане выстиранные мешки. Из них она сшила нам с сестрой, да и себе тоже, юбки и выкрасила их (по всем правилам технологии окрашивания) соком черной бузины. Юбочки получились что надо!

А учебник русского языка нам родители купили, сложившись по 50 рублей (пять семей), и мы строго по очереди выполняли упражнения и учили правила. А как учились! Не ссылались на отсутствие учебников, запоминали материал, изложенный учителем на уроке, идя домой, пересказывали вслух кто что запомнил. Двоек не получали.

Тяжело было без мыла: ни постирать, ни помыться. Но и тут выход нашелся: насыпали золу в ведро, заливали крутым кипятком, ночь настаивали. Получался щелок, который добавляли в воду, она становилась мягкая, скользкая, ею мыли головы, стирали белье.

Конечно же не было спичек и соли. До войны наши жилища освещались керосиновыми лампами, в войну керосин не продавали. Уроки делали при коптилках. В жестяную баночку наливали какую-то маслянистую жидкость, скручивали фитиль (вату выдергивали из старой стeганки), макали его в жидкость, протягивали в дырочку в железной крышке и зажигали. Легко сказать «зажигали». Научились обходиться без спичек: или высекали огонь кресалом, что было очень трудно, или, утром, высмотрев, у кого из трубы идет дым, хватали жестяную посудину и бежали к соседу. Тот давал из своего очага раскаленные угли, несколько штук – и мы бегом домой. Растапливали печь и зажигали коптилку. Она коптила черным дымом, за что и получила такое название. Пока уроки сделаешь, глаза красные, в носу черным-черно. Труднее всего было учиться зимой. В школе не топили. На уроках сидели в верхней одежде, девочки в платках, мальчики в шапках. Очень стыли ноги и руки, бывали дни, когда замерзали наши чернила из бузины.

В 1944 году стало немного полегче. Появились сначала блокноты, потом тетради, чернильницы-непроливайки, которые наполняли в школе настоящими чернилами. О еде не говорю: жили впроголодь, даже на уроках случались голодные обмороки.

***

Самое сильное воспоминание моего детства - это постоянное чувство не то чтобы голода, а НЕХВАТКИ еды, да и всего такого, без чего трудно было обходиться, и, прежде всего, мыла. Я помню многочасовые, чуть ли не суточные, очереди за мукой, в которых люди стояли целыми семьями, поскольку мука продавалась определeнным количеством «в одни руки». Номер очереди еe организаторы писали чернильным карандашом на руке, и беречь этот номер нужно было как зеницу ока. Однажды на моей детской ручонке за целый день часть цифр расплылась то ли от пота, то ли от воды, и я страшно испугался родительского гнева. Однако в тот раз обошлось, и я несмотря ни на что получил в «свои руки» полагавшуюся мне долю.

Замечу, что такие очереди появились уже после отмены продовольственных карточек, в общем-то гарантировавших получение «нормативных» пайков продовольствия и некоторых потребительских товаров. Впрочем, у этих карточек была и другая «тeмная» сторона: без них вы не могли приобрести в государственной торговле НИЧЕГО, тогда как в коммерческих магазинах цены были просто заоблачные, и товары в них для простого человека были недоступны. Таким образом, утрата карточек (особенно в начале месяца их действия) грозила людям голодной смертью. Поэтому карточки ценились выше денег, и люди берегли их как зеницу ока.

Помню, что наиболее тяжело с едой было в два послевоенных неурожайных года – в 1946-м и особенно в 1948-м, когда я пошёл в школу. Хорошо помню, как наша семья питалась по нескольку дней одним и тем же продуктом, тем, что добудет и принесeт отец. Мама тогда не ходила на службу, а частным образом подрабатывала на дому – либо шитьeм, либо раскрашиванием платков и косынок на списанном парашютном шeлке и т.п. Ей приходилось быть очень изобретательной на кухне. Скажем, сколько различных блюд можно приготовить из американского лендлизовского яичного порошка, который как-то принeс отец в большой красивой жестяной коробке? Разве что омлет (с добавлением муки и молока)? Вот мы всей семьeй и ели этот омлет в течение недели утром, днeм и вечером и, честно говоря, были довольны.

А в другой раз батя принeс полмешка овсянки, и мама «комбинировала», внося разнообразие в меню: то овсяная каша, то овсяный кисель и снова каша. Неловко признаться, но к моменту, когда содержимое того мешка стало заканчиваться, только от одного вида этого гастрономического разнообразия у меня начинались вполне реальные позывы к тошноте.

Теперь несколько слов о наших ребячьих «деликатесах». Во-первых, мы досконально знали все виды окружавшей нас съедобной зелени: от травки с «лепeшечками», до липовых завязей, боярышника и щавеля. Во-вторых, поскольку в деньгах мы были весьма ограничены (у нас их просто не было), добытые разными способами копейки мы тратили рационально и прежде всего на жмых (отжимки - отходы производства подсолнечного масла), который заменял нам сладости и противный запах которого доносился изо всех карманов. Если заводились деньжата (в пределах трeшки или пятeрки), тут уж мы, как аристократы, шли в аптеку и закупали ириски из гематогена (экстракт бычьей крови с сахаром) или большие белые таблетки витамина «С» (аскорбинка). Это уже был пир.